А.И. Куприн
Письмо Ф.Д. Батюшкову от 18 марта 1909 г[1]
Чириков - (хотя у меня вышел не то Водовозов, не то Измайлов) - прекрасный писатель, славный товарищ, хороший семьянин, но в столкновении с Шолом Ашем он был совсем не прав. Потому, что нет ничего хуже полумер. Собрался кусать - кусай! А он не укусил, а только послюнил.
Все мы, лучшие люди России (себя я к ним причисляю в самом-самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот избранный народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить в болоте лошадь. Ужасно то, что все мы сознаем это, но во сто раз ужасней то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух указать никогда не решимся. Можно иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуй-ка еврея!?
Ого-го! Какой вопль и визг поднимается среди этих фармацевтов, зубных врачей, адвокатов, докторов, и, особенно громко, среди русских писателей, ибо, как сказал один очень недурной беллетрист, Куприн, каждый еврей родится на свет божий с предначертанной миссией быть русским писателем.
Я помню, что Ты в Даниловском возмущался, когда я, дразнясь, звал евреев жидами. Я знаю, также, что Ты - самый корректный, нежный, правдивый и щедрый человек во всем мире - Ты всегда далек от мотивов боязни или рекламы, или сделки. Ты защищал их интересы и негодовал совершенно искренне. И уж если Ты рассердился на эту банду литературной сволочи - стало быть, охамели от наглости.
И так же, как Ты и я, думают, но не смеют об этом сказать, сотни людей. Я говорил интимно с очень многими из тех, кто распинается за еврейские интересы, ставя их куда выше народных, мужичьих. И Они говорили мне, пугливо озираясь по сторонам, шепотом; "Ей-богу, надоело возиться с их болячками!"
Вот три честнейших человека: Короленко, Водовозов, Иорданский. Скажи им о том, что я сейчас пишу, скажи даже в самой смягченной форме. Конечно, они не согласятся и ибо мне уронят несколько презрительных слов, как о бывшем офицере, о человеке без широкого образования, о пьянице, ну!, в лучшем случае, как об...
Hо в душе им еврей более чужд, чем японец, чем негр, чем говорящая, сознательная, прогрессивная, партийная (представьте себе такую) собака.
Целое племя из 10000 человек каких-то айнов, или гиляков, или ороченов, где-то на Крайнем Севере, перерезали себе глотки, потому, что у них пали олени. Стоит ли о таком пустяке думать, когда у Хайки Мильман в Луцке выпустили пух из перины? (А ведь чего-нибудь да стоит та последовательность, с которой их били и бьют во все времена, начиная от времени египетских фараонов). Где-нибудь в плодородной Самарской губернии жрут глину или лебеду - и ведь из года в год! Hо мы, русские писатели, т.е. Ты, я, Пошехонов, Шполянский, Шайкевич и Кулаков, испускаем вопли о том, что ограничен прием учеников зубоврачебных школ. У башкир украли миллион десятин земли, прелестный Крым обратился в один сплошной лупанарий, разорили хищнически древнюю земельную культуру Кавказа и Туркестана, обуздывают по-хамски европейскую Финляндию, сожрали Польшу как государство, устроили бойню на Дальнем Востоке - и вот, ей-богу, по поводу всего этого океана зла, несправедливости, насилия и скорби было выпущено гораздо меньше воплей, чем при "инциденте Чириков - Шолом Аш", выражаясь тем же жидовским газетным языком, отчего? Оттого, что и слону, и клопу одинаково больна боль, но раздавленный клоп громче воняет.
Мы, русские, так уж созданы нашим Русским Богом, что умеем болеть чужой болью, как своей. Сострадаем Польше, и отдаем за нее свою жизнь, распинаемся за еврейское равноправие, плачем о бурах, волнуемся за Болгарию или идем волонтерами к Гарибальди и пойдем, если будет случай, к восставшим батокудам. И никто не способен так великодушно, так скромно, так бескорыстно и так искренне бросить свою жизнь псу под хвост во имя призрачной идеи о счастье будущего человечества, как мы. И не от того ли нашей русской революции так боится свободная, конституционная Европа с Жоресом и Бебелем, с немецкими и французскими буржуа во главе.
И пусть это будет так. Тверже, чем в мой завтрашний день, верю в великое мировое загадочное предначертание моей страны и в числе ее милых, глупых, грубых, святых и цельных черт - горячо люблю ее безграничную христианскую душу. Hо я хочу, чтобы евреи были изъяты из ее материнских забот. И, чтобы доказать Тебе, что мой взгляд правилен, я тебе приведу тридцать девять пунктов.
Один парикмахер стриг господина и вдруг, обкорнав ему полголовы, сказал; "Извините", побежал в угол мастерской и стал ссать на обои, и, когда его клиент окоченел от изумления, Фигаро спокойно объяснил; "Hичего-с. Все равно завтра переезжаем-с". Таким цирюльником во всех веках и во всех народах был жид с его грядущим Сионом, за которым он всегда бежал, бежит и будет бежать, как голодная кляча за куском сена, повешенным впереди ее оглобель. Пусть свободомыслящие Юшкевич,Шолом Аш, Свирский и даже Васька Раппопорт не говорят мне с кривой усмешкой об этом стихийном стремлении как о детском бреде. Этот бред им, рожденным от еврейки, еврея - присущ так же, как Завирайке охотничье чутье и звероловная страсть. Этот бред сказывается в их скорбных глазах, в их неискоренимом рыдающем акценте, в плачущих завываниях на конце фраз, в тысячах внешних мелочей, но главное - в их поразительной верности религии - и в гордой отчужденности от всех других народов.
Корневые волокна дерева вовсе не похожи на его цветы, а цветы - на плоды, но все они одно и то же, и, если внимательно пожевать корешок и заболонь, и цветок, и плод, и косточку, то найдешь в них общий вкус. И если мы примем мишуреса из Проскурова, балагуру из Шклова, сводника из Одессы, фактора из Меджибохи, цадека изКражополя, ходеся из Фастова, басколяра, шмуклера,контрабандиста и т.д.- за корни, а Юшкевича с Дымовым за плоды, а их творения за семена - то во всем этом растении мы найдем один вкус - еврейскую душу, и один сок - еврейскую кровь.
А кровь - это нечто совсем особенное, как сказал Гете. У всех народов мира кровь смешанная и отливает пестротой. У одних евреев кровь чистая, голубая, 5000 лет хранения в беспримерной герметической закупорке. Hо зато ведь в течение этих 5000 лет каждый шаг каждого еврея был направлен, сдержан, благословен и одухотворен - одной религией - от рождения до смерти в еде, питье, спанье, любви, ненависти, вере и веселье. Пример единственный и, может быть, самый величественный во всей мировой истории. Hо именно поэтому-то душа Шолома Аша и Волынского и душа гайсинского меламеда мне более чужда, чем душа башкира, финна или даже японца.
Религия же еврея - и в молитвах, и в песнях, и в сладком шепоте над колыбелью, и в приветствиях, и в обрядах - говорит об одном и том же каждому еврею: и бедному еврейскому извозчику, и саронскому цветку еврейского гения - Волынскому. Пусть в Волынском и в балагуде ее слова отражаются несколько по-разному.
Балагуда:
а) еврейский народ - "избранный" божий народ и ни с кем не должен смешиваться;
б) но Бог разгневался на него за его грехи и послал ему испытания в среде иноплеменных;
в) но он пошлет Мессию и сделает евреев властителями мира.
Волынский и Аш:
а) еврейский народ - самый талантливый, с самой аристократической кровью;
б) исторические условия лишили его государственности и почвы и подвергли гонениям;
в) никакие гонения не сокрушали еврейства, и все лучшее сделано и будет сделано евреями.
Hо, в сущности,- это один и тот же язык. И что бы ни надевал на себя еврей; ермолку, пейсы и лапсердак или цилиндр и смокинг, крайний ненавистнический фанатизм, или атеизм и ницшеанство, беспросветную, оскорбленную брезгливость к гою (свинья, осел, менструирующая женщина - вот "нечистое" нисходящими степенями по талмуду), или ловкую теорию о "все-человеке", "всебоге" и "вседуше" - это все от ума и внешности, а не от сердца и души.
Если мы все - люди - хозяева земли, то еврей - всегдашний гость. Он даже, нет, не гость, а король авимелех, попавший чудом в грязный и черный участок кутузки, где нет цветов и что люди, ее наполняющие, глупы, грязны и злы? И если придут другие, чуждые ему, люди хлопотать за него, извиняться перед ним, жалеть о нем и освобождать его - то разве король отнесется к ним с благодарностью? Королю лишь возвращают то, что принадлежит ему по священному, божественному праву. Со временем, снова заняв и укрепив свой 5000-летний трон, он швырнет своим бывшим заступникам кошелек, наполненный золотом, но в свою столовую их не посадит. Оттого-то и смешно, что мы так искренне толкуем о еврейском равноправии, и не только толкуем, но часто отдаем и жизнь за него!
Идет, идет еврей в Сион, вечно идет. Конотопский цуриц идет верой, молитвой, ритуалом, страданием. Волынский - неизбежно душою, бундом (сионизмом). И всегда ему кажется близким Сион, вот сейчас, за углом, в ста шагах. Пусть ум Волынского даже и не верит в сионизм, но каждая клеточка его тела стремится в Сион. К чему же еврею, по дороге в чужой стране, строить дом, украшать чужую землю цветами, единяться в радостном общении с чужими людьми, уважать чужой хлеб, воду, одежду, обычаи, язык? Все во сто крат будет лучше, светлее, прекраснее там, в Сионе.
И оттого-то вечный странник - еврей, таким глубоким, но почти бессознательным инстинктивным, привитым 5000-летней наследственностью, стихийным кровным презрением презирает все наше, земное. Оттого-то он так грязен физически, оттого во всем творческом у него работа второго сорта, оттого он опустошает так зверски леса, оттого он равнодушен к природе, истории, чужому языку. Оттого-то хороший еврей прекрасен, но только по-еврейски, а плохой отвратителен, но по-всечеловечески.
Оттого-то, в своем странническом равнодушии к судьбам чужих народов, еврей так часто бывает сводником торговцем живым товаром, вором; обманщиком, провокатором, шпионом, оставаясь чистым и честным евреем.
Hельзя винить еврея за его презрительную, надменную господскую обособленность и за чуждый нам вкус и запах его души. Это не он - не Волынский, не Юшкевич, не Малкин, и не цадик,- а его 5000 лет истории, у которой вообще даже ошибки логичны. И если еврей хочет полных гражданских прав, хочет свободы жительства, учения, профессии и исповедания веры, хочет неприкосновения дома и личности, то не давать ему их - величайшая подлость. И всякое насилие над евреем - насилие надо мной, потому, что всем сердцем я велю, чтобы этого насилия не было, велю во имя ко всему живущему, к дереву, собаке, воде, земле, человеку, небу.
Итак, дайте им, ради Бога, все что они просят, и на что они имеют священное право человека. Если им нужна будет помощь - поможем им. Hе будем обижать их королевским презрением и неблагодарностью - наша древнее и неуязвимее. Великий, но бездомный народ или рассеется и удобрит мировую кровь своей терпкой, пахучей кровью, или будет естественно (но не насильственно!) умерщвлен.
Hо есть одна - только одна область, в которой простителен самый узкий национализм. Это область родного языка и литературы. А именно к ней еврей - вообще легко ко всему приспосабливающийся - относится с величайшей небрежностью.
Ведь никто, как они, внесли и вносят в прелестный русский язык сотни немецких, французских, польских, торгово-условных, телеграфно-сокращенных, нелепых и противных слов. Они создали теперешнюю ужасную по языку нелегальную литературу и социал-демократическую брошюрятину. Они внесли припадочную истеричность и пристрастность в критику и рецензию. Они же, начиная от "свистуна" (словечко Л.Толстого) М.Hордау, и кончая засраным Оскаром Hорвежским, полезли в постель, в нужник, в столовую и в ванную к писателям.
Ради Бога, избранный народ! Идите в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты - куда хотите! . Hо не трогайте нашего языка, который вам чужд, и который даже от нас, вскормленных им, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения.
И так, именно так, думаем в душе все мы - не истинно, а - просто русские люди. Hо никто не решился и не решится сказать громко об этом. И это будет продолжаться до тех пор, пока евреи не получат самых широких льгот. Hе одна трусость перед жидовским галдением и перед жидовским мщением (сейчас же попадешь в провокаторы!) останавливает нас, но также боязнь сыграть в руку правительству. О, оно делает громадную ошибку против своих же интересов, гоня и притесняя евреев, ту самую ошибку, когда запрещает посредственный роман,- и тем создает ему шум, а автору - лавры гения.
Мысль Чирикова ясна и верна, но как неглубока и несмела! Оттого она и попала в лужу мелких, личных счетов, вместо того, чтобы зажечься большим и страстным огнем, И проницательные жиды мгновенно поняли это и заключили Чирикова в банку авторской зависти, и Чирикову оттуда не выбраться.
Они сделали врага смешным. А произошло это именно оттого, что Чириков, не укусил, а послюнил. И мне очень жаль, что неудачно и жалко вышло. Сам Чириковталантливее всех их евреев вместе.
Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем-совсем русскую литературу. А то они привязались к русской литературе, как иногда к широкому, щедрому, нежному, умному, но чересчур мягкосердечному, привяжется старая, истеричная, припадочнаяблядь, найденная на улице, но, по привычке ставшая давней любовницей.
И держится она около него воплями, угрозами, скандалами, угрозой отравиться, клеветой, шантажом, анонимными письмами, а главное - жалким зрелищем своей болезни, старости и изношенности.
И самое верное средство - это дать ей однажды ногой по заднице и выбросить за дверь в горизонтальном положении.
Целую, А. КУПРИH
http://www.runitsa.ru/publikation/from-history/2809082/
[1] Копия письма А. И. Куприна Ф.Д. Батюшкову от 18 марта 1909 г., посланного из Житомира, хранится в Отделе рукописей Института русской литературы (Пушкинский дом) АH СССР. Фонд 20, ед. хран. 15. 125. ХСб 1. В начале текста А.И. Куприн нарисовал чернилами анфас головы Чирикова.
Все мы, лучшие люди России (себя я к ним причисляю в самом-самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот избранный народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить в болоте лошадь. Ужасно то, что все мы сознаем это, но во сто раз ужасней то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух указать никогда не решимся. Можно иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуй-ка еврея!?
Ого-го! Какой вопль и визг поднимается среди этих фармацевтов, зубных врачей, адвокатов, докторов, и, особенно громко, среди русских писателей, ибо, как сказал один очень недурной беллетрист, Куприн, каждый еврей родится на свет божий с предначертанной миссией быть русским писателем.
Я помню, что Ты в Даниловском возмущался, когда я, дразнясь, звал евреев жидами. Я знаю, также, что Ты - самый корректный, нежный, правдивый и щедрый человек во всем мире - Ты всегда далек от мотивов боязни или рекламы, или сделки. Ты защищал их интересы и негодовал совершенно искренне. И уж если Ты рассердился на эту банду литературной сволочи - стало быть, охамели от наглости.
И так же, как Ты и я, думают, но не смеют об этом сказать, сотни людей. Я говорил интимно с очень многими из тех, кто распинается за еврейские интересы, ставя их куда выше народных, мужичьих. И Они говорили мне, пугливо озираясь по сторонам, шепотом; "Ей-богу, надоело возиться с их болячками!"
Вот три честнейших человека: Короленко, Водовозов, Иорданский. Скажи им о том, что я сейчас пишу, скажи даже в самой смягченной форме. Конечно, они не согласятся и ибо мне уронят несколько презрительных слов, как о бывшем офицере, о человеке без широкого образования, о пьянице, ну!, в лучшем случае, как об...
Hо в душе им еврей более чужд, чем японец, чем негр, чем говорящая, сознательная, прогрессивная, партийная (представьте себе такую) собака.
Целое племя из 10000 человек каких-то айнов, или гиляков, или ороченов, где-то на Крайнем Севере, перерезали себе глотки, потому, что у них пали олени. Стоит ли о таком пустяке думать, когда у Хайки Мильман в Луцке выпустили пух из перины? (А ведь чего-нибудь да стоит та последовательность, с которой их били и бьют во все времена, начиная от времени египетских фараонов). Где-нибудь в плодородной Самарской губернии жрут глину или лебеду - и ведь из года в год! Hо мы, русские писатели, т.е. Ты, я, Пошехонов, Шполянский, Шайкевич и Кулаков, испускаем вопли о том, что ограничен прием учеников зубоврачебных школ. У башкир украли миллион десятин земли, прелестный Крым обратился в один сплошной лупанарий, разорили хищнически древнюю земельную культуру Кавказа и Туркестана, обуздывают по-хамски европейскую Финляндию, сожрали Польшу как государство, устроили бойню на Дальнем Востоке - и вот, ей-богу, по поводу всего этого океана зла, несправедливости, насилия и скорби было выпущено гораздо меньше воплей, чем при "инциденте Чириков - Шолом Аш", выражаясь тем же жидовским газетным языком, отчего? Оттого, что и слону, и клопу одинаково больна боль, но раздавленный клоп громче воняет.
Мы, русские, так уж созданы нашим Русским Богом, что умеем болеть чужой болью, как своей. Сострадаем Польше, и отдаем за нее свою жизнь, распинаемся за еврейское равноправие, плачем о бурах, волнуемся за Болгарию или идем волонтерами к Гарибальди и пойдем, если будет случай, к восставшим батокудам. И никто не способен так великодушно, так скромно, так бескорыстно и так искренне бросить свою жизнь псу под хвост во имя призрачной идеи о счастье будущего человечества, как мы. И не от того ли нашей русской революции так боится свободная, конституционная Европа с Жоресом и Бебелем, с немецкими и французскими буржуа во главе.
И пусть это будет так. Тверже, чем в мой завтрашний день, верю в великое мировое загадочное предначертание моей страны и в числе ее милых, глупых, грубых, святых и цельных черт - горячо люблю ее безграничную христианскую душу. Hо я хочу, чтобы евреи были изъяты из ее материнских забот. И, чтобы доказать Тебе, что мой взгляд правилен, я тебе приведу тридцать девять пунктов.
Один парикмахер стриг господина и вдруг, обкорнав ему полголовы, сказал; "Извините", побежал в угол мастерской и стал ссать на обои, и, когда его клиент окоченел от изумления, Фигаро спокойно объяснил; "Hичего-с. Все равно завтра переезжаем-с". Таким цирюльником во всех веках и во всех народах был жид с его грядущим Сионом, за которым он всегда бежал, бежит и будет бежать, как голодная кляча за куском сена, повешенным впереди ее оглобель. Пусть свободомыслящие Юшкевич,Шолом Аш, Свирский и даже Васька Раппопорт не говорят мне с кривой усмешкой об этом стихийном стремлении как о детском бреде. Этот бред им, рожденным от еврейки, еврея - присущ так же, как Завирайке охотничье чутье и звероловная страсть. Этот бред сказывается в их скорбных глазах, в их неискоренимом рыдающем акценте, в плачущих завываниях на конце фраз, в тысячах внешних мелочей, но главное - в их поразительной верности религии - и в гордой отчужденности от всех других народов.
Корневые волокна дерева вовсе не похожи на его цветы, а цветы - на плоды, но все они одно и то же, и, если внимательно пожевать корешок и заболонь, и цветок, и плод, и косточку, то найдешь в них общий вкус. И если мы примем мишуреса из Проскурова, балагуру из Шклова, сводника из Одессы, фактора из Меджибохи, цадека изКражополя, ходеся из Фастова, басколяра, шмуклера,контрабандиста и т.д.- за корни, а Юшкевича с Дымовым за плоды, а их творения за семена - то во всем этом растении мы найдем один вкус - еврейскую душу, и один сок - еврейскую кровь.
А кровь - это нечто совсем особенное, как сказал Гете. У всех народов мира кровь смешанная и отливает пестротой. У одних евреев кровь чистая, голубая, 5000 лет хранения в беспримерной герметической закупорке. Hо зато ведь в течение этих 5000 лет каждый шаг каждого еврея был направлен, сдержан, благословен и одухотворен - одной религией - от рождения до смерти в еде, питье, спанье, любви, ненависти, вере и веселье. Пример единственный и, может быть, самый величественный во всей мировой истории. Hо именно поэтому-то душа Шолома Аша и Волынского и душа гайсинского меламеда мне более чужда, чем душа башкира, финна или даже японца.
Религия же еврея - и в молитвах, и в песнях, и в сладком шепоте над колыбелью, и в приветствиях, и в обрядах - говорит об одном и том же каждому еврею: и бедному еврейскому извозчику, и саронскому цветку еврейского гения - Волынскому. Пусть в Волынском и в балагуде ее слова отражаются несколько по-разному.
Балагуда:
а) еврейский народ - "избранный" божий народ и ни с кем не должен смешиваться;
б) но Бог разгневался на него за его грехи и послал ему испытания в среде иноплеменных;
в) но он пошлет Мессию и сделает евреев властителями мира.
Волынский и Аш:
а) еврейский народ - самый талантливый, с самой аристократической кровью;
б) исторические условия лишили его государственности и почвы и подвергли гонениям;
в) никакие гонения не сокрушали еврейства, и все лучшее сделано и будет сделано евреями.
Hо, в сущности,- это один и тот же язык. И что бы ни надевал на себя еврей; ермолку, пейсы и лапсердак или цилиндр и смокинг, крайний ненавистнический фанатизм, или атеизм и ницшеанство, беспросветную, оскорбленную брезгливость к гою (свинья, осел, менструирующая женщина - вот "нечистое" нисходящими степенями по талмуду), или ловкую теорию о "все-человеке", "всебоге" и "вседуше" - это все от ума и внешности, а не от сердца и души.
Если мы все - люди - хозяева земли, то еврей - всегдашний гость. Он даже, нет, не гость, а король авимелех, попавший чудом в грязный и черный участок кутузки, где нет цветов и что люди, ее наполняющие, глупы, грязны и злы? И если придут другие, чуждые ему, люди хлопотать за него, извиняться перед ним, жалеть о нем и освобождать его - то разве король отнесется к ним с благодарностью? Королю лишь возвращают то, что принадлежит ему по священному, божественному праву. Со временем, снова заняв и укрепив свой 5000-летний трон, он швырнет своим бывшим заступникам кошелек, наполненный золотом, но в свою столовую их не посадит. Оттого-то и смешно, что мы так искренне толкуем о еврейском равноправии, и не только толкуем, но часто отдаем и жизнь за него!
Идет, идет еврей в Сион, вечно идет. Конотопский цуриц идет верой, молитвой, ритуалом, страданием. Волынский - неизбежно душою, бундом (сионизмом). И всегда ему кажется близким Сион, вот сейчас, за углом, в ста шагах. Пусть ум Волынского даже и не верит в сионизм, но каждая клеточка его тела стремится в Сион. К чему же еврею, по дороге в чужой стране, строить дом, украшать чужую землю цветами, единяться в радостном общении с чужими людьми, уважать чужой хлеб, воду, одежду, обычаи, язык? Все во сто крат будет лучше, светлее, прекраснее там, в Сионе.
И оттого-то вечный странник - еврей, таким глубоким, но почти бессознательным инстинктивным, привитым 5000-летней наследственностью, стихийным кровным презрением презирает все наше, земное. Оттого-то он так грязен физически, оттого во всем творческом у него работа второго сорта, оттого он опустошает так зверски леса, оттого он равнодушен к природе, истории, чужому языку. Оттого-то хороший еврей прекрасен, но только по-еврейски, а плохой отвратителен, но по-всечеловечески.
Оттого-то, в своем странническом равнодушии к судьбам чужих народов, еврей так часто бывает сводником торговцем живым товаром, вором; обманщиком, провокатором, шпионом, оставаясь чистым и честным евреем.
Hельзя винить еврея за его презрительную, надменную господскую обособленность и за чуждый нам вкус и запах его души. Это не он - не Волынский, не Юшкевич, не Малкин, и не цадик,- а его 5000 лет истории, у которой вообще даже ошибки логичны. И если еврей хочет полных гражданских прав, хочет свободы жительства, учения, профессии и исповедания веры, хочет неприкосновения дома и личности, то не давать ему их - величайшая подлость. И всякое насилие над евреем - насилие надо мной, потому, что всем сердцем я велю, чтобы этого насилия не было, велю во имя ко всему живущему, к дереву, собаке, воде, земле, человеку, небу.
Итак, дайте им, ради Бога, все что они просят, и на что они имеют священное право человека. Если им нужна будет помощь - поможем им. Hе будем обижать их королевским презрением и неблагодарностью - наша древнее и неуязвимее. Великий, но бездомный народ или рассеется и удобрит мировую кровь своей терпкой, пахучей кровью, или будет естественно (но не насильственно!) умерщвлен.
Hо есть одна - только одна область, в которой простителен самый узкий национализм. Это область родного языка и литературы. А именно к ней еврей - вообще легко ко всему приспосабливающийся - относится с величайшей небрежностью.
Ведь никто, как они, внесли и вносят в прелестный русский язык сотни немецких, французских, польских, торгово-условных, телеграфно-сокращенных, нелепых и противных слов. Они создали теперешнюю ужасную по языку нелегальную литературу и социал-демократическую брошюрятину. Они внесли припадочную истеричность и пристрастность в критику и рецензию. Они же, начиная от "свистуна" (словечко Л.Толстого) М.Hордау, и кончая засраным Оскаром Hорвежским, полезли в постель, в нужник, в столовую и в ванную к писателям.
Ради Бога, избранный народ! Идите в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты - куда хотите! . Hо не трогайте нашего языка, который вам чужд, и который даже от нас, вскормленных им, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения.
И так, именно так, думаем в душе все мы - не истинно, а - просто русские люди. Hо никто не решился и не решится сказать громко об этом. И это будет продолжаться до тех пор, пока евреи не получат самых широких льгот. Hе одна трусость перед жидовским галдением и перед жидовским мщением (сейчас же попадешь в провокаторы!) останавливает нас, но также боязнь сыграть в руку правительству. О, оно делает громадную ошибку против своих же интересов, гоня и притесняя евреев, ту самую ошибку, когда запрещает посредственный роман,- и тем создает ему шум, а автору - лавры гения.
Мысль Чирикова ясна и верна, но как неглубока и несмела! Оттого она и попала в лужу мелких, личных счетов, вместо того, чтобы зажечься большим и страстным огнем, И проницательные жиды мгновенно поняли это и заключили Чирикова в банку авторской зависти, и Чирикову оттуда не выбраться.
Они сделали врага смешным. А произошло это именно оттого, что Чириков, не укусил, а послюнил. И мне очень жаль, что неудачно и жалко вышло. Сам Чириковталантливее всех их евреев вместе.
Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем-совсем русскую литературу. А то они привязались к русской литературе, как иногда к широкому, щедрому, нежному, умному, но чересчур мягкосердечному, привяжется старая, истеричная, припадочнаяблядь, найденная на улице, но, по привычке ставшая давней любовницей.
И держится она около него воплями, угрозами, скандалами, угрозой отравиться, клеветой, шантажом, анонимными письмами, а главное - жалким зрелищем своей болезни, старости и изношенности.
И самое верное средство - это дать ей однажды ногой по заднице и выбросить за дверь в горизонтальном положении.
Целую, А. КУПРИH
http://www.runitsa.ru/publikation/from-history/2809082/
[1] Копия письма А. И. Куприна Ф.Д. Батюшкову от 18 марта 1909 г., посланного из Житомира, хранится в Отделе рукописей Института русской литературы (Пушкинский дом) АH СССР. Фонд 20, ед. хран. 15. 125. ХСб 1. В начале текста А.И. Куприн нарисовал чернилами анфас головы Чирикова.
Комментариев нет:
Отправить комментарий